Российский историк Андрей Грачев считает нарушенным то молчаливое соглашение, которое президент заключил с российскими гражданами.

Андрей Грачев был советником, а затем и пресс-секретарем первого и последнего президента СССР Михаила Горбачева в начале 1990-х годов. Сегодня он входит в число виднейших аналитиков российских реалий и международных отношений. Он объективно, спокойно и беспристрастно описывает расчеты Владимира Путина и допущенные Западом ошибки. Сообщает Война в Украине со ссылкой на "Le Temps", Швейцария

Le Temps: Владимир Путин, как кажется, опирается на весьма непохожие идеологии, в которых смешиваются российский национализм, ностальгия по Советскому Союзу и даже определенный антиамериканизм. Как бы вы оценили его доктрину?

Андрей Грачев: Что касается третьего президентского срока Путина, я бы назвал происходящее «идеологической поделкой». Стоит отметить, что ни одна из мыслей, на которые он сейчас опирается, не является чем-то по-настоящему новым в России. Но хотя последнее время эти идеологии и считались экзотикой, внезапно они оказались на одной волне с новой российской властью. Сегодня их вознесли до статуса символов новой России. Во внутреннем развитии Путина было несколько этапов. Сейчас он ведет поиск некоего идеологического самосознания, которого ему все еще не хватает. Собравшееся вокруг него российское руководство разочаровано прошлым опытом и понимает, что не может быть конкурентоспособным, если будет играть по тем же правилам, что действуют в других странах. Отсюда и стремление установить собственные правила в новом мире. У России, говорят они, будет больше шансов на успех, если она представит себя особой цивилизацией, своего рода самодостаточным миром. Как им кажется, это придаст больше осмысленности новой политике этой России.

— В чем заключается эта политика?

— Она куда больше чем раньше ориентирована на защиту страны от внешнего мира, который представляется агрессивным и антироссийски настроенным. И раз он считает Россию абсолютным злом, нужно обороняться и вооружаться. В списке вооружений фигурируют особые, свойственные России ценности. Именно такое мировоззрение получает отражение в заявлениях и действиях Кремля.

— Может ли это покорить сердца россиян?

— Да, эта риторика затрагивает немало струн. Прежде всего, это те струны, которые всегда были частью российской культуры и традиций. Не стоит забывать о том споре, что в XIX расколол надвое российскую элиту. Речь идет о западниках и славянофилах, которые были сторонниками особого пути развития России. Как мне кажется, это уже тогда стало отражением свойственного России смятения. На практике страна разрывается между стремлением быть, стать Европой и желанием сохранить свои особенности из страха, что с ней будут плохо обращаться, смотреть на нее свысока, дискриминировать, вытеснять в тень, воспринимать как вечного ученика Европы, который никогда не сможет сравняться с учителем. Однако есть тут и нечто более глубокое: внутренние противоречия России, которая одновременно и Европа, и не только она. Потому что Россия — это еще и Азия, причем с точки зрения не только географии, истории и культуры, но и политики. Так что, я бы сказал, что Европа находится в России, а не наоборот. И эта внутренняя Европа проявляет себя по-разному при смене поколений. Иногда это было на уровне лидеров, которые, как Петр Великий, Екатерина II и Михаил Горбачев, ездили по Европе в поисках примера для России и в надежде сформировать с ней общее пространство, общий дом, как говорил Горбачев. В этой Европе вклад России ценится и признается необходимым, причем не только на уровне вклада России в ее цивилизацию и историю: Россия принимала участие во всех европейских баталиях.

Но нельзя забывать и о другой, азиатской части России. Как я уже говорил, это находит отражение в политике и в частности означает более авторитарный и, я бы даже сказал, патерналистский уклон в ее отношениях с обществом. Можно даже вспомнить старую фразу о том, что эта граница проходит внутри через все российское общество.

— Воплощает ли в себе это противоречие евразийский проект?

— Да, этот евразийский проект представлялся идеологией, еще когда его сформулировали в первый раз в 1920-1930-х годах. В некотором роде, он уже тогда служил отсылкой к комплексам России, которая одновременно хочет, чтобы ее считали европейской страной, но не решается ей стать, потому что это означало бы признание всех ограничений этого обязательства, всех аспектов европейской политической культуры, таких как уважение к личности, плюрализм мнений, чередование власти, разделение властей. «Евразийская Россия» считает, что особенностей России достаточно для оправдания этих отличий. Эта концепция сопровождается формулировками в духе «суверенной демократии» или «социалистической» демократии, как описывали все в советскую эпоху... Но, как нам прекрасно известно, любое обозначение представляет собой ограничение.

— Владимир Путин, как кажется, все сильнее держится за такую концепцию ограниченной демократии...

— Я бы назвал его Путин номер 3, потому что, по моему мнению, с его возвращением во власть мы получили лидера, которому уже довелось испытать фрустрацию и почти что предательство на фоне пережитого опыта и попыток установить, я бы сказал, защищенные отношения с западным миром. Такие отношение не должны поставить под угрозу его систему, путинскую систему, главной отличительной чертой которой является монополия власти. Отсюда нежелание выйти за границы формальных аспектов демократии. Власть может принять выборы, парламент, существование различных политических партий и даже некую свободу слова, если та касается лишь нескольких независимых СМИ. Тем не менее в то же самое время эта модель не приемлет чередования властей. Все это происходит на фоне курса на конфронтационные отношения с Западом. В таких условиях, если бы не возник конфликт вокруг Крыма, придумали бы что-то еще. Российская власть ищет тем самым оправдание для своих политических выходок.

— То есть, цель — поддерживать напряженность любой ценой?

— Я бы сказал, что это не добровольное, а скорее вынужденное решение. По крайней мере, Путин воспринимает его именно так. Когда эта система и режим осознают свою нехватку конкурентоспособности, им приходится искать оправдания. Сегодня же эта уязвимость очень сильна, причем не только на международной арене, но и внутри страны, чья экономика хрупка и испытывает большие трудности с интеграцией в мировую.

Можно сказать, что сейчас мы видим конец легенды Путина, которая опиралась на своеобразный общественный договор, создававший режиму комфортные отношения с обществом. Договор подразумевал политическую стабильность после хаоса ельцинских лет и опасности распада страны, примером которому стала Чечня. Кроме того, речь шла об экономической стабильности, которая по большей части опиралась на высокие цены на нефть, установившиеся с приходом Путина к власти в 2000 году. В обмен на стабильность и процветание общество было готово принять монополию власти Кремля и президента, не устраивая каких-либо протестов. Сейчас же нарушение первого условия поставило весь договор под угрозу. Поэтому режим ощущает беспокойство. Как мне кажется, предчувствие грядущего кризиса вызвало нервозность руководства и отчасти объясняет его слегка параноидальную реакцию на сокращение сферы влияния и падение статуса в мире.

— То есть, именно в этом причина украинских событий?

— Сначала был грузинский кризис 2008 года. Он стал своего рода предвестником. Однако украинский кризис означал на этот раз уже окончательный выход ряда бывших советских республик из сферы влияния России. Для путинского режима это фактически означало вторую смерть Советского Союза. Все готовились к его восстановлению в «мягкой» форме Евразийского союза, но тут внезапно извержение украинского вулкана похоронило эту перспективу. В результате режим ожесточился, завяз в более националистической и ксенофобской матрице. Это представляет угрозу для давних союзников России вроде Белоруссии и Казахстана: им стоит задуматься о потенциальной роли пятой колонны, которую может сыграть русскоязычное население на их территории. В то же время это представляет угрозу и для самой России, на территории которой проживает множество народов и носителей самых разных религий... Позволю себе усомниться в энтузиазме татар или кавказских народов по поводу набирающего в Кремле обороты почти что этнического курса...

— В этой экзальтации русского характера Украине отводится особое место...

— Здесь действительно существует проблема в большей степени эмоционального характера. Потому что Украина для русских — примерно то же самое, что Косово для сербов. Туда уходят корни религии общероссийской истории. Близость народов и культур на самом деле превращает русских и украинцев в нечто вроде сиамских близнецов, в связи с чем попытка отделить одного от другого — сложная и опасная операция. Но это еще не все: на Украине существуют вполне реальные противоречия, потому что это составное государство, части которого обладают совершенно разной культурой и историей. Так, например, католическая Галиция долгое время была часть. Польши и Австро-Венгрии, а на востоке страны много не просто русскоязычных, а русских людей. Объединение столь разных регионов в одном государстве уже само по себе превратило Украину в некое подобие Югославии. Есть у этих стран и еще одно сходство: во время Второй мировой войны население сражалось по разные стороны баррикад, одни — в рядах Красной армии, другие — за немцев. Это наглядно демонстрирует сложности с сохранением единого государства. Как считают в России, это шаткое равновесие было грубо нарушено, даже разрушено. В Москве, наверное, не без оснований считают причиной произошедшего действия внешних сил, потому что в событиях на Майдане, как недавно признал сам Барак Обама, не обошлось без присутствия и участия американцев, которые способствовали приходу к власти в Киеве самой радикальной, националистической и антироссийски настроенной группы украинского общества. В Москве все это было воспринято как заговор, что и объясняет жесткую реакцию Путина. На фоне потери Киева компенсацией стало возвращение Крыма. Раз Украина вновь стала кандидатом на вступление в НАТО, для Путина конфликт перерос из семейной распри русских и украинцев в стратегическое противостояние Востока и Запада. С учетом действий американцев это означало возвращение все старых демонов холодной войны.

— То есть, это враждебный ход американцев?

— Судя по реакции России, она воспринимает это именно так. Она считает, что Америка до сих пор не отказалась от мысли вырвать Украину из российской зоны влияния и уничтожить ее естественный альянс с Россией. Кроме того, должен отметить, что именно так американские «ястребы» (они восприняли окончание холодной войны как исполнение их мечты) намереваются утверждать мировое господство США: им нужно лишить любого потенциального соперника вроде России возможности бросить им вызов.

— А что европейцы?

— Как ни странно, но именно им приходится платить политическую цену, хотя их грубо оттеснили от решения этого вопроса. Год назад, 22 февраля, в присутствии министров иностранных дел Франции, Германии и Польши, а также представителей украинских и российских властей была подписана договоренность о политических реформах, децентрализации страны, учете особенностей регионов (в первую очередь Крыма и Востока), ограничении полномочий президента и проведении досрочных выборов... То есть, речь шла о перспективе организованного ухода из власти Виктора Януковича. Однако такой компромисс продержался недолго: всего через несколько часов спустя после подписания радикалы с Майдана отвергли его, по всей видимости, не без толчка со стороны присутствовавших там американских советников. Вспомните знаменитую фразу заместителя госсекретаря Виктории Нуланд: «Нах.. ЕС». Европа позволила задвинуть себя в тень, а власть в Киеве оказалась в руках радикалов, которые посчитали, что наступило время их политического реванша. Совершенно оправданный протест Майдана против поворота Януковича (тот отказался от подписания соглашения с ЕС) поставили на службу собственным интересам. И только год спустя, после 6 000 погибших, чудовищных разрушений и, возможно, уже неисправимого раскола украинского общества, мы фактически возвращаемся к отправной точке. Я имею в виду инициативу Европы, которая с помощью минских соглашений пытается склеить разбитые горки и наладить диалог с Россией.

— По-вашему, это возвращение к здравому смыслу?

— Сейчас Олланд и Меркель говорят, что Россию нужно вовлекать, что Украине нужна децентрализация, и что она не должна войти в НАТО. То есть речь идет о реализации изначальных требований Путина, которые тот поставил еще год назад. Однако России пришлось заплатить страшную цену: экономический кризис, санкции, атмосфера войны с Европой, которая оставляет для России лишь мифическую перспективу Евразии, то есть сомнительного альянса с Китаем и всеми противниками европейских идей. Это объясняет контакты Путина со всеми несогласными в Европейском Союзе, ультраправыми и ультралевыми, будь то Венгрия, новые греческие власти или Марин Ле Пен во Франции.

— Это осознанная политика?

— Это все еще остается на уровне тактики, потому что, как мы видим, все нередко ограничивается жестикуляцией и представляет собой способ укрепления своих позиций в противостоянии с Западом. Думаю, Путин осознает неустойчивость своего положения, особенно в экономике. Поэтому ему не нужна бесконтрольная эскалация напряженности.

— Как бы то ни было, официальные российские СМИ не предпринимают никаких шагов для снижения накала страстей...

— Виной всему, я бы сказал, «советская» информационная культура, которая, к сожалению, никуда так и не делась. В конечном итоге эта пропаганда связана не с убеждением, что Россия на самом деле находится в опасности, а с традиционным стремлением угодить политическому руководству, предугадать его возможные желания. Печально, что такое отношение влечет за собой подъем националистического давления, вплоть до напоминающих об Отечественной войне интонаций. В конечном итоге общество сплачивается вокруг фигуры президента, который пользуется поддержкой 90% населения.

— Можно ли будет отмотать все назад?

— Это будет непросто. На Украине ситуация дошла до того, что все придерживаются логики развития событий по худшему сценарию. При отсутствии широкой коллективной поддержки государству вряд ли удастся устоять. Единственная реальная перспектива — это международное решение вопроса для выхода из логики гражданской войны. Или же нужно решиться на раздел, проведя в уме параллели с разделом Германии в 1950-х годах. Тогда Конрад Аденауэр решительно выбрал НАТО. И на единстве Германии пришлось поставить крест.

— Сложившееся у России ощущение ее изоляции лишь обостряет ситуацию?

— Здесь на ум опять-таки приходит параллель с Германией, Германией после подписания Версальского мира. Мы видим, какой реваншистский потенциал могут породить такие ситуации. Кроме того, в российском случае есть одна немаловажная особенность: в отличие от Германии Россия считает себя победителем, а не проигравшим. Ей пришлось заплатить высокую цену за освобождение Европы. Если бы не она, весь континент, наверное, все еще был бы под властью нацистов. К тому же, Россия нашла в себе внутренние силы, чтобы избавиться от своего собственного тоталитарного режима. Она сделала это сама, но вместо того, чтобы принять ее в этот мир, о котором она столько мечтала, на нее навесили ярлык побежденной страны, словно с ней нет ни малейших оснований считаться. Разобравшись с внутренним кризисом, Россия осознала, что в новом мировом порядке для нее нет места за исключением роли вторичного игрока, вынужденного играть по правилам хозяев, которые сами не считают нужным их соблюдать, как это было в Косове, Ираке и Ливии. Как видите, у Владимира Путина хватает ресурсов в реализации своих новых планов. Однако в такой ситуации он решил пойти на эскалацию.