«Я услышал, как кого-то волоком потащили в подвал, где снова я слышал удары и сдавленные крики. В воздухе повис запах кала. Это не мешало сидящим в коридоре смеяться…»

Внештатный корреспондент Znak.com, житель Кургана Николай Мокроусов несколько недель провел на юго-востоке Украины. Он работал в штабе ДНР, общался с руководством самопровозглашенной республики и рядовыми «ополченцами», следил за жизнью осажденного Донецка. Потом был арестован по обвинению в шпионаже в пользу врага и чудом вышел живым из подвала здания контрразведки ДНР… Вернувшись в Россию, Николай записал свои впечатления, изменив некоторые имена и умолчав часть деталей (сам он также публикуется под псевдонимом). Znak.com печатает его рассказ, в котором война предстает не пропагандистским шаблоном, а реальностью. Кто в ней прав, а кто виноват — уже непонятно. Там есть место и подлости, и благородству, и верности, и предательству. Но больше всего на войне страданий, страха и боли.

Пояснение от автора: в виду непрекращающейся братоубийственной войны в Украине и проведенного парада пленных в Донецке я принял решение нарушить расписку о неразглашении, данную мною 23.07.2014 в подвале контрразведки армии ДНР, и написать о том, свидетелем чего я там стал.

От редакции CRIME.in.UA:

Несмотря на то, что данный текст содержит немало, на наш взгляд, заблуждений, мы всё же решились его опубликовать. Наш читатель имеет право знать, что творится в головах, скажем так, нейтральных российских либералов. А выводы делайте сами.

Отъезд

Так уж вышло, что в то время, когда украинский кризис разгорался, я придерживался «диванной» позиции о правильности Майдана и неправильности того, что Россия влезает в дела соседнего государства, к тому же государства родственного, с одним народом по обе стороны границы. Да, волею переломов истории этот народ оказался разделенным, но я все-таки до последнего был убежден, что эту монолитную спайку разбить не удастся никому и не надо мешать нашим братьям с выбором своего пути — как говорится, стерпится да слюбится.

Однако в конце июня случилось так, что я сам пожелал уехать на юго-восток Украины. Не оттого что проникся идеей Новороссии, а оттого лишь, что потребность сбежать, неважно куда, затмила рассудок. Очень скоро вспомнилась мне рассылка, которую осуществляли господа нацболы, о пожертвованиях на гуманитарную помощь и наборе добровольцев для отправки на юго-восток. Незамедлительно отписался им, получил утвердительный ответ, с маршрутом и телефонами координаторов.

Исходя из данной информации, мне в кратчайшие сроки нужно было добраться до Ростова-на Дону, оттуда доехать до приграничного города Шахты, а уже там позвонить по телефону координатору. Сказав родным, что я уезжаю в Москву, а на деле взяв билеты до Ростова, через пару с небольшим дней я был уже в городе Шахты.

Позвонил по телефону и, дождавшись тех, кто за мной пришел, я испытал первый шок. Их было четыре человека, и именно чтобы не встретить такую компанию, мы и стараемся не выходить из дома поздно, а выезжая откуда-нибудь из пригорода, заказываем такси. Однако именно эти господа и были присланы за мною. Вместе мы направились к человеку по имени Максим, позывной «Шухер». Будучи уроженцем Краматорска, после отступления Стрелка он перевез жену и дочь в Россию, а сам стал помогать ополчению, проводя через границу группы добровольцев. Пожалуй, из всей компании он производил самое лучшее впечатление.

Когда мы пообщались с проводником, стало понятно, что в ближайшие два дня из-за отсутствия безопасных коридоров машины не предвидится. Было решено отправляться в расположение перевалочной квартиры, где, собственно, и обитала компания пришедших за мной. Именно «обитала», так как назвать те условия, в которых мы оказались, пригодными для жизни, даже у меня, человека к быту требований скромных, язык не повернется. На четвертом этаже малосемейного общежития по улице Промышленной меня встретили две комнаты, вросшие от грязи в пол половики, раскрошившийся и уже заплесневелый бетон в ванной и довольно крупные опарыши, кишащие в кастрюлях. А еще горы просроченных, тухлых консервов, которые кто-то щедро отправил в качестве «гуманитарной помощи» добровольцам. В принципе, остатки романтики сошли уже там.

«Буратино»

Весь оставшийся вечер прошел у меня за невольным прослушиванием казацких песен, звона стаканов и отборного мата. Но матюги — не самое страшное, что мне пришлось услышать. Казак, боец волчьей сотни с позывным «Буратино», как он представился, начал свой рассказ о тотализаторе, который был организован в их подразделении, и заключавшийся в отрезании голов пленным украинским солдатам. По результату победитель должен был получить BMW X6. «…У меня за две недели — одна голова отрезанная, вторая недопиленная, темно было. Когда укру голову отрезаешь, он сначала по-русски «мама», «мамочка» говорит, а уже потом начинает булькать и хрипеть. Заметьте, не «мамо», а по-русски — мамочка…».

Все рассказы сопровождались обильными возлияниями, громким смехом и весьма «красочными» подробностями. Так, например, я узнал, что после разгрома украинской колонны предприимчивые казаки, собрав все оружие с убитых украинцев, «прикопали его в одном месте». «Потом тише станет, с пацаном приедем — поднимем денюжку…» — говорил казак.

После этих и других рассказов дальнейшее нахождение в компании этих «добровольцев» стало для меня невозможным, и уже утром после угроз в свой адрес (за разглашение этой информации) я предпочел отправиться в расположение «Шухера». Где и провел оставшееся до отправки время в интереснейшей компании политконсультантов-евразийцев, едущих в Донецк. Но уже не чтобы воевать, а в помощь одному из тамошних политиков (чье имя меня попросили не упоминать).

Спустя пару дней за нами приехал «бус» — так называют машины, которые переправляют добровольцев. Через границу было решено ехать, минуя Донецк, (одноименный российский населенный пункт на самой границе с Украиной). В десять часов утра с той стороны границы за нами должен был прийти микроавтобус — иномарка с кондиционером, осуществляющая постоянные рейсы по всему юго-востоку до России и обратно. Договорились встретиться около той самой квартиры, где к тому времени уже появилось пополнение — боевая группа казаков, кажется, откуда-то с Поволжья. Казаков было человек пять, во главе, естественно, батька-атаман — весьма внушительный мужчина с сыном. И довольно веселым нравом, по-отечески бережно относящийся к каждому своему бойцу; по всей видимости, сказались занятия с детьми, которым, судя по его рассказам, он уделял время в своем родном городе.

Если не брать в расчет «Буратино» и ему подобных, то очень велико количество людей, едущих на Донбасс не ради наживы или в поисках приключений, а по велению сердца. Люди, почти все без исключения, с кем мне пришлось общаться в Шахтах и по пути в Донецк, каждый по отдельности производили приятное впечатление, за счет своей искренности и самоотверженности, которую мы, жители больших и малых городов, почему-то растратили. Показательно, что у перевалочной квартиры в городе Шахты скопился целый автопарк, из самых разных регионов. Была там и Курская область, и Московская, конечно же Ростов, и даже новенький джип из 86-го региона (ХМАО – прим. ред). Весь этот транспорт стоял у крыльца того самого общежития, переданный владельцами в пользование для нужд добровольцев.

Граница

По пути к российскому Донецку нам то и дело встречались автобусы с беженцами, до половины забитые мужчинами призывного возраста. С пониманием к сути происходящего относились все, за исключением атамана, который то и дело разражался гневными тирадами в адрес тех мужчин, что не пожелали защитить свой дом и «с бабьем бегут в Россию, а мы воюй за них…». Кроме мирных желтых автобусов, уже у самого подъезда к границе, мимо нас в обратную сторону проследовала колонна армейских КамАЗов без номеров, c уже пустыми платформами под бронетехнику и идущей следом армейской же автоцистерной. Точно такие же армейские КамАЗы без номеров шли по трассе с Ростова, в сторону Шахт двумя днями ранее. Но тогда на их платформах были три артиллерийских установки «Гвоздика», а два тентованных КамАЗА тащили на прицепах крупнокалиберные орудия. И тогда, и сейчас их шоферы были одеты в гражданское, только, в отличие от ростовской трассы, их не сопровождали машины военной автоинспекции с номерами 992 региона… Впрочем, УАЗ ВАИ мы встретили непосредственно у переезда на украинскую территорию, в районе КПП «Северный». Однако стоящий пост военной автоинспекции никоим образом не мешал проезду с украинской стороны микроавтобусов с вооруженными до зубов людьми. Первая мысль — какой объем неучтенного автоматического оружия ежедневно проходит через границу в направлении России? И сколько еще «буратин» вернутся за «железом», чтобы «поднять денюжку»? (И где потом будет стрелять это оружие в России? – прим. ред.).

Пересекли границу без особых трудностей, разве что водитель предложил вытащить российские сим-карты, чтобы не быть запеленгованными и, как следствие, — целее доехать. Ощущение иной, военной реальности, не покидало нас всю дорогу, с первого блок-поста. Особо сильное впечатление произвел Луганск. Та картина, что предстала там, может быть знакома любому любителю фильмов-катастроф и пост-апокалипсиса… Большой и абсолютно пустой город, побитый тогда еще лишь в пригородах. За полчаса езды через его улицы мы повстречали в лучшем случае дюжину машин, ехавших или стоящих на обочине, и человек десять прохожих. И это в почти полумиллионном городе. Уже стемнело, когда, миновав последний крупный блокпост с обшитым броней «Уралом», увенчанным крупнокалиберным пулеметом, мы добрались до Макеевки, где, к нашему удивлению, для нас был арендован целый этаж гостиницы.

На следующий день кто-то рано утром приехал и откупил казаков – раньше, чем за ними приехал их настоящий «покупатель», собственно, и оплативший макеевскую гостиницу. Мятежная душа казака выбрала другого начальника. И мы, пятеро оставшихся гражданских, долго слушали откровения брошенного командира о «бизнесе по-русски».

Донецк

Днем я добрался до Донецка, где за исключением пустынности ничего не напоминало о ведущихся где-то поблизости боевых действиях. Большой красивый чистый город с фонтанами и розами на улицах. Убранство, доставшееся Донецку со времен чемпионата мира2 по футболу 2012 года, и спустя два года не потеряло в цвете. В первый же день, миновав блокпосты и места боев, я очутился на собранном в одном из отелей дискуссионном клубе, где, в окружении профессоров, философов, экономистов и студентов, окончательно размылось ощущение войны. Еще до заседания клуба получилось встретиться с парнем из политуправления, он как раз и привез меня на то мероприятие. Очень запомнились его слова о характере этой «русской весны»: «Если в 1991 году произошла революция юристов и финансистов, то сейчас у нас здесь — революция историков!». У всех идеологов Новороссии – историческое образование.

После непродолжительного разговора Евгений, так звали этого парня, подвел меня к Павлу Губареву, который показался мне совершенно простым «человеком из народа». Он пожал мне руку и спросил, откуда я и как добрался. Пообщаться подробно нам не удалось, Губарев был увлечен беседой с группой сторонников.

Со следующего дня я начал работать в штабе политуправления армии ДНР, который находился в офисе «Союза промышленников Донбасса», в народе больше известного как «дворец Таруты» — мэра, назначенного Киевом1 незадолго до провозглашения независимости Донецка от Украины. Там же в офисных помещениях мы и жили. Я работал в корреспондентском и смежном с ним аналитическом отделах. Как правило, работа заключалась в доработке информационных листов и мониторинге общественного мнения.

С профессиональной точки зрения работа была интересная, вот только не за этим я туда ехал. Ощущение войны в первую неделю размывалось, помимо прочего, за счет проводимых ДНР мероприятий. Это были балы — встречи жителей с ополченцами, митинги и концерты, с выступлением местных музыкальных коллективов и представителями народной власти, живущими к тому времени уже за пределами Донецка. Подобные мероприятия оказывали на людей самое благотворное влияние. Снижался уровень тревоги, усиливалась вера в победу. Однако каждый следующий митинг все же становился менее многочисленным, чем предыдущий.

Жители

Вообще люди, голосовавшие за независимость, делились на две не равные части. Первые, и таковых было большинство, считали, что провозглашение независимости — это лишь необходимый этап, за которым последует немедленное признание республик и присоединение к России по примеру Крыма. Этим же отчасти и объясняется отток людей в сторону РФ с началом АТО (в итоге независимость республик не признана даже Россией). Вторые (и это более интеллектуальная часть населения) — это сторонники именно независимости Новороссии и от Украины, и от России. Они выступают за национализацию шахт и предприятий, которые, даже находясь на территории ДНР, продолжают работать на Рината Ахметова. Эти люди лучше всех понимали саму идею Новороссии, и, возможно, именно поэтому некоторые из них до сих пор остаются в Донецке.

Горожане, несмотря на фанфары, трубящие о победах ополчения, все-таки уезжали. В основной своей массе — в Россию или Крым. У оставшихся дончан5 тревога все-таки усиливалась, чуть позже, общаясь с людьми, все чаще приходилось слышать: «Что-то хорошее уже вряд ли выйдет. Те, что побогаче, директора и руководители, уехали уже месяц как. Начальники поменьше убежали недели две назад, поэтому и работы в городе нет».

В одном из залов здания какого-то профсоюза было организовано собрание «Инициативной группы жителей Донецка». В штабе его называли просто – «митинг против ДНР». Нас вместе с аналитическим отделом отправили туда. Мероприятие, учитывая условия, не было особо многочисленным. Люди, взяв на себя ответственность, в полуподпольном положении организовали встречу с вице-мэром Донецка Константином Савиновым и представителями ДНР, среди которых был и Павел Губарев. Его выступление заняло самое большое время. Павел, на мой взгляд, совершенно искренне заинтересованный в минимизации человеческих жертв, обратился к собравшимся с призывом ко всем, у кого есть такая возможность, как можно быстрее покидать город или же, если такой возможности нет, держаться ближе к центру. На окраинах вскоре могут начаться уличные бои, город начнут бомбить, объяснял он.

В зале это вызвало волну возмущения. Люди начали задавать вопросы, требовать прекращения насилия и просить не размещать зенитки на крышах многоэтажных домов, тем самым не подставлять под удары мирных жителей. На это Губарев ответил, что о фактах размещения зенитных орудий на многоэтажках ему ничего не известно, а насилие можно остановить лишь при заинтересованности украинской стороны.

Следом за ним вышел вице-мэр Савинов. Рассказав о гуманитарных коридорах, он также призвал скорее покинуть Донецк и предложил ДНР прекратить огонь. Через несколько минут сам Савинов, его помощник и некоторые из тех, кто задавали слишком много вопросов, были задержаны на выходе солдатами ДНР и увезены в неизвестном направлении. Ополченцев не смутило, что задержание произошло на глазах иностранных журналистов и представителя ООН по правам человека. Оставшиеся жители приняли обращение о необходимости ввода миротворческого контингента ООН в зону конфликта. Самим организаторам удалось спешно ретироваться, так как погоня, организованная за ними, закончилась поломкой автомобиля ополченцев.

Когда вернулись в штаб, появилась информация о высадке тяжелой бронетанковой бригады Польши в Одесском порту, а уже вечером того же дня главной темой всех мировых СМИ стал сбитый Боинг малазийской авиакомпании. Ощущение края пропасти в тот момент стало, пожалуй, самым отчетливым за все время с момента моего приезда.

Бомбежки

На следующий день город стали бомбить, первым минометному обстрелу подвергся район завода «Точмаш» и прилегающий к нему частный сектор. На предприятии, уже заброшенном к этому времени, снаряд угодил в какой-то цех. Начался пожар, дым от которого был виден из любой части Донецка. В частном секторе по счастливой случайности были лишь побиты заборы, оборваны линии электропередач, перебита газовая труба. Когда наша съемочная группа приехала на место, мы застали людей в состоянии паники и непонимания. Жители, оставшись без света, высыпали на улицу, проклиная войну, «хунту» и Порошенко. Стали собирать вещи… Где-то вдали слышны были неумолкающие залпы артиллерии. Не было ясно, по каким именно целям стреляет украинская артиллерия. Но, глядя на разбитые пристрои частных домов, мне стало очевидно: война пришла и в этот город и огонь по мирным жителям украинская артиллерия ведет вне зависимости от наличия в том или ином районе военных объектов. Ведь ни на «Точмаше», ни в самом поселке никаких военных целей у ополчения не было.

В этот же день в район железнодорожного вокзала, уничтожив блокпост ДНР, вошла группа из двух украинских танков и четырех БМП. Дав непродолжительный бой, колонна так же спокойно удалилась в расположение своих войск. На вокзале погибли четверо ополченцев и один мирный житель).

В штабе мне объяснили, что подобные обстрелы украинская армия производит для нагнетания паники в городе – и, как следствие, для снижения лояльности жителей Донецка к ДНР. Чтобы противостоять этому, необходимо создавать позитивный информационный фон. В частности, больше писать о победах, чем мне и предложили заняться в составе группы корреспондентов. Затея мне понравилась. Ничего не подозревая, я обратился к своему куратору, спросив его, где брать информацию и получать сводки. Ответная реакция меня удивила. Куратор недоуменно посмотрел на меня и объяснил, что доступ к данным о реальных результатах операций нам никто не даст и писать о победах придется «от балды». Следом пришел один из руководителей отдела и с радостью доложил: «Сегодня ночью была уничтожена колонна с укропскими ранеными, 150 человек. Бейте это в ленту. Но только пишите не о раненых, а просто о колонне из бронетехники. Укры опровержения все равно не дадут. У них вообще, как они пишут, потерь нет…». Не найдя в себе силы писать такое, я ушел из корреспондентского отдела в отдел аналитики, где и помогал и до этого.

Обратная связь с населением по сравнению с первыми днями стала разительно отличаться. На общем фоне поддержки в разговорах людей начали выплывать все менее и менее радужные темы. Стали сказываться перебои в поставках медикаментов. Из аптек исчезли инсулин, кардиологические препараты, пропали успокоительные и обезболивающие. В некоторых аптеках, видя перед собой человека в форме, имеющего отношение к Новороссии, продавцы едва сдерживали злобу. А на вопрос, как обстоят дела с препаратами, сквозь зубы отвечали: «Об этом нужно спросить у вас. Вы же фуры в город не пускаете, а мы не знаем, чего людям говорить».

С продуктами, несмотря на слухи об их нехватке, тогда все было в порядке, не считая повысившихся цен и закрытия продуктовых магазинов премиум-класса. В общественном транспорте стали шептаться о том, что, людям не нужна ДНР, лишь бы только не было войны. «Здесь не ДНР с Украиной воюет, а Россия с Америкой, нам же просто не повезло тут жить», — говорили люди. «Мы, пенсионеры, получали две тысячи гривен, на тысячу живем сами, тысячу отдаем соседям. Людей сократили, завод закрыли, и теперь у соседей вообще денег нет. Порошенко запретил нам, тем, кто здесь остался, выплачивать деньги.ДНР никому ничего не платит. Мы что, старики, теперь с голоду умирать должны?» — говорили люди.

Пожалуй, самой распространенной темой в разговорах жителей стало беззаконие, творимое вооруженными людьми с нашивками ДНР. В частности, так называемый «отжим», кода люди в форме под предлогом (а чаще всего без) просто выбрасывали владельцев из автомобилей или же при попытке сопротивления «На благо революции» увозили несчастных в неизвестном направлении. С каждым днем недовольство людей нарастало, поводом тому стали социальные проблемы с задержкой или невыплатой пособий и пенсий, беззаконие отдельных представителей ДНР, неадекватность некоторых законов, принимаемых республиканским правительством.

Тем временем закрытых магазинов в городе становилось больше, чем открытых. Ночью все ближе к городу гремели раскаты взрывов, слышалась стрельба крупнокалиберных орудий и залпы «градов».

Арест

В итоге та информация, что я получал от людей и доносил до начальства, те вопросы, которые я задавал в штабе, и фотографии, что я делал, обернулись для меня бедой. Придя в отдел в двадцатых числах июля, обратно я вышел в сопровождении четырех автоматчиков, с пластиковыми наручниками на пальцах (весьма оригинальный способ фиксации, но вместе с тем довольно надежный) и импровизированным мешком на голове, сделанным из полотенца и скотча. Меня задержали по подозрению в пропаганде против ДНР и шпионаже в пользу украинской стороны. Сказать, что били сильно, я не могу, разве что только на словах угрожали отрезать палец. Но это я в расчет не беру. Мой непосредственный начальник по аналитике, позывной «Кишинев» (изменено), распорядился, чтобы мои ноги и лицо остались целы. «Если даже он и работает на ту сторону, за деньги мы сможем его использовать», — сказал он. Гадко в этот момент было не то, что меня бьют, а то, что человек, которому я совершенно искренне старался помочь, посчитал меня предателем… Хотя время военное, реакция понятная, но все же…

Меня отвезли в соседнее здание Службы Безопасности Украины, где на тот момент находилось управление военной контрразведки ДНР. Я уже смирился с тем, что живым наружу не выйду. Но дознание, к моему удивлению, было не таким уж грубым, хоть и проводилось в условиях определенного дискомфорта, вызванного наручниками и мешком на голове. В целом же оно носило характер сугубо мирной и даже вполне интересной беседы. В первую очередь ко мне прицепились за мои записи, которые я делал каждый день по итогам мониторинга. Первым вопросом было, почему в них по большей части только негатив. Я все объяснил. Вскрыв содержимое моего планшета, к тому времени разбитого, и не найдя в нем ничего компрометирующего ДНР или представляющего стратегическую важность для украинской разведки, было принято решение меня развязать и снять мешок. Первым делом, увидев свет, я извинился за свой растрепанный внешний вид, что вызвало улыбку начальника. Меня похвалили за чувство юмора и тут же признали «русским человеком». Мужчина, что меня допрашивал, хоть и представился, но попросил, чтобы его имя нигде не фигурировало. Скажу лишь, что он имеет самое прямое отношение к украинскому «Беркуту».

Он рассказал мне много того, что оставалось за кадром февральских событий. Понимая то место, куда меня привели, я признался в том, что сам Майдан лично поддерживал. На что получил удививший меня ответ о том, что многие люди и в «Беркуте» поддерживали слова, которые звучали со сцены Майдана… «Если бы к нам нашли слова, если бы мы их услышали, мы бы сами своими щитами прикрыли собравшихся. Потому что то, что говорили о Януковиче, мы понимали лучше их, — сказал он. — Но мы ничего не услышали, вместо этого нас начали жечь, по нам начали стрелять. И, кроме злобы, мы уже ничего не чувствовали. Мы ели тухлое мясо, что нам привозили, и ждали лишь приказа. Но Янукович (тут мой собеседник сдобрил крепким словом фамилию бывшего украинского лидера) этого приказа так и не дал».

«Как вы относитесь к тому, что Путин приютил его в России?» — спросил я. «Мое личное мнение, что Янука нужно было судить за все, что он сделал. Ведь я, будучи командиром, получал 2500 гривен в месяц. Сколько это на ваши рубли? Владимир Владимирович — умный мужик. И мы его здесь все очень сильно поддерживаем, но с Януковичем, на мой взгляд, он поступил неправильно…»

Мы прообщались так до вечера, и встал вопрос о дальнейшей моей судьбе. Состава преступления против ДНР в моих действиях найдено не было, было принято решено меня отпустить. Дав расписку о неразглашении на имя Игоря Ивановича Стрелкова, я остался ждать подтверждения.

Лучше бы они выпустили меня раньше. Где-то в районе девяти вечера в подвал контрразведки привели трех парней. Как я услышал, им было по 16 лет. Все в гражданской одежде, избиты и напуганы. Следом спустился конвоир, держа в руках желтый прозрачный пакет, внутри которого виднелись нарукавные повязки «Правого сектора».

– Кто это? — Спросил кто-то из контрразведчиков.

– Правосеков привели, — ответил конвоир, протянув пакет с повязками.

– Правосеки?

– Да.

– Ну, все тогда, отводи ко мне «мясо».

Парней увели вверх по лестнице, и через пять минут через перекрытия трех этажей я услышал жуткие крики, длившиеся без остановки около получаса.

– Что это? — спросил я.

– Это им «коронки» ставят, — смеясь, ответил конвоир.

– Зубы рвут, — совершенно спокойно добавил второй.

Меня отправили посидеть в соседний кабинет, но и там крики не становились тише. Я не знаю, как и для чего нужно прийти на территорию, контролируемую ополченцами, имея в своем багаже эти повязки. Иного объяснения, кроме как «в поисках долгой и мучительной смерти», я найти не смог. Но парни не похожи были на самоубийц или мазохистов. Когда крики утихли, кто-то спустился в коридор, и из разговоров я понял, что парень, которого они пытают, «бессмертный» и не признается, что он «правосек». Позже я услышал, как кого-то волоком потащили в подвал, где снова я слышал удары и сдавленные крики. В воздухе повис запах кала. Это не мешало сидящим в коридоре смеяться.

Вскоре приехал начальник. Он спустился вниз в подвал, после чего крики утихли. Следом подошел ко мне и сообщил, что я свободен и могу возвращаться к себе. Ополченец с позывным «Музыкант» проводил меня до проходной. Пожал руку и извинился, «если что-то не так». У меня не было никакой злобы или страха, но на выходе рука сама потянулась к крестику, который мне вручили накануне во время крестного хода. И я, человек, всегда со скепсисом относившийся к любой религии, его поцеловал. Не за себя, а за тех несчастных, что остались там.

Путь домой

Путь в штаб мне уже был заказан, и остро встал вопрос о ночлеге. Прошатавшись по городу до комендантского часа, я понял, что все стройки, внешне безжизненные, на поверку были забиты вооруженными людьми, и вряд ли они будут рады странному типу без соответствующего удостоверения. К тому же живы были в памяти слова штабистов о нелюбви рядовых ополченцев к прессе и ее представителям. Возвращаться в подвальчик уж больно не хотелось. Еще пришьют разведку позиций и отправят в компании алкоголиков, наркоманов и прочих невольных, отловленных по всему городу, на «трудотерапию» — рыть окопы… Подумав об этом, я направился в облгорадминистрацию. Там мне повезло: хотя местная ОГА являлась объектом режимным, после моего рассказа о том, что со мной приключилось, командир охраны с говорящим позывным «Батя» (в миру Сергей Николаевич) все же распорядился меня пропустить. Он попросил для меня открыть столовую, где меня от души накормили, а после отправили на четвертый этаж, в расположение «Петровны», феерической женщины, достойной, как и сам «Батя», отдельного материала. Это были удивительные, честные, уникальные люди. Поднявшись на место, я обнаружил кабинет, переоборудованный почти что в гостиничный номер — с кондиционером, шкафами и импровизированными, из офисных столов, кроватями. Учитывая трехразовое питание, условия были роскошные. К тому же я жил в этом «номере» один.

Жаль, что оставаться здесь с каждым днем становилось все опаснее, и если с обстрелами я давно уже смирился, то подозрительное отношение контрразведки мне по-настоящему не давало покоя. Масла в огонь подлила случайная встреча, случившаяся на следующий день. Поднимаясь по лестнице, я лицом к лицу столкнулся с человеком, допрашивавшим в подвале СБУ. Встретившись, мы поздоровались, улыбнулись и даже обменялись парой фраз, однако меня не покидало чувство, что он здесь по мою душу.

В тот же день я созвонился с человеком из Москвы, с которым мы ехали из города Шахты, рассказал ему о случившемся. Его совет был короток: уезжай, и чем скорее, тем лучше. Имея выход на правительство ДНР, он организовал мне встречу с одним из важных чиновников, который в свою очередь тут же отвел меня в отдел, занимающийся эвакуацией беженцев. Там меня поставили в очередь, выделив фамилию маркером, и я оказался в числе первых на выезд. Однако «коридоров» для выезда не существовало, в эти дни украинская армия вовсю рвалась окружить Донецк. Дороги и населенные пункты, по которым еще не так давно мы все ехали в Макеевку, уже находились в руках украинской армии или же превратились в места ожесточенных боев. Сколько все это продлится, было неясно. Зато появилась возможность пообщаться с рядовыми бойцами, контактов с которыми я был лишен, занимаясь штабной работой.

Гражданская война

К тому времени мне окончательно стало ясно, что война, происходящая в Украине, перестала быть геополитическим столкновением и по факту уже является гражданской, для каждого своей. На смену идеи независимости, желанию создать свою, избавленную от украинских пороков Новороссию, или желанию присоединиться к РФ пришла банальная жажда крови, потребность в отмщении. Я глядел в глаза этим людям, и мне становилось не по себе от масштабов той трагедии, что принесли пропагандисты на эту вчера еще мирную землю, в дом и семьи каждого из них.

Вот несколько примеров. Дмитрий, ополченец: «Сам я из-под Мариуполя, у нас в семье четыре человека было: я, отец, мать и старший брат. Когда все началось, я сразу пошел за ДНР, мать тоже за Россию, а вот отец и старший брат нас не поддержали. Отец с мамой просто спорил, да со мной ругался, брат же и разговаривать не стал. Когда бои начались, я записался в ополчение, был в Краматорске. Когда укры нашу деревню бомбить начали, снаряд попал в дом. Маму и отца сразу убило… Я им этого не прощу, я теперь один остался… Брат жив, но не брат я для него теперь, он мне на следующий день позвонил и сказал, что братом меня больше не считает. И что мать и отца из-за меня убили, что если бы не ДНР, все бы живы остались. Один я теперь. А брат после этого добровольцем пошел, сейчас где-то против меня воюет».

Другой пример: «…У меня друг был, учились вместе, в армию вдвоем с ним пошли. Оба служили в десантной бригаде. Бригада эта сейчас против нас воюет. Друг мой, когда все началось, за Украину пошел. Но мы с ним даже по разные стороны находились, а все равно созванивались постоянно. Он ночами не спал, у штабной палатки дежурил, только для того, чтоб услышать, куда и во сколько укры с «градов» бить будут. Слышал и тут же мне звонил, просил, чтобы я из района ушел, несколько раз мне так жизнь спасал. В жизни себе не прощу, что переубедить его не смог, когда их бригада в окружение попала. Сто процентов — живой бы сейчас был. Но мы их из котла тогда выпустили, а через неделю, когда уже наши из Краматорска вырывались, он на блокпосте оказался… Из танка прямое попадание».

Серега позывной «Байкал»: «Я два раза из окружения выходил, второй раз из-под Краматорска. Наших четверо осталось, двоих где-то убило, третьего у меня на глазах. Меня контузило, добрался до деревни, деревня под укропами, там за укрывательство ополченцев все жестко – расстрел. А меня семья приютила, я у них 10 дней отлеживался, они меня не только прятали: сами с моей сестрой связались, она из Николаева за мной приехала. А у них в деревне все друг на друга стучат, все боятся, но меня спасли».

Много чего я услышал. К примеру, открылась мне и нашумевшая история с применением фосфора, ее рассказал один из ополченцев (к сожалению, имени не помню) Применение фосфора — отнюдь не утка кремлевской пропаганды, вот только использован он был не совсем так, как говорят по российскому ТВ: «Да, фосфор применяли, — рассказал мой собеседник, — только мирных живых к тому времени не осталось. Поселок артиллерией сначала «разровняли», так как у наших там был блокпост. Всех перемололи: детей, женщин, стариков, наших много… А когда дома сгорели, от них только подвалы да погреба остались, мы между ними тоннели прокопали, и когда укры вошли, мы им всю колонну пожгли. Вторые зашли — та же история. Артиллерия, минометы наших пацанов не брали. Вот укропы и решили все фосфором выжечь, но живых гражданских там уже не было…»

Из бесед с ополченцами вскрылись вещи и вовсе неприглядные, однако, по всей видимости, неотъемлемые в любом конфликте. Так, мне рассказали, как производятся поставки оружия из России: «Командиры эти… пока мы там воюем, они бабки на нас делают. Считай, приходит с границы КамАЗ, забитый «железом», — типа, на нужды ополченцев. Командир со своими дружками один-два ящика снимают, остальное — в бус, и к вам обратно… У пацанов железо старое, с «калашей» стрелять страшно, да ржавые СКС-ы. Патронов два рожка. Если бы у своих не воровали, давно бы уже в Киеве1 были».

Я рассказывал про свой допрос в подвале СБУ и «правосеков», пойманных и допрошенных. «То, что ты оттуда вышел, – значит, мама за тебя помолилась, — сказал мне один из собеседников. — А то, что у тех парней повязки были, так ты не удивляйся. Могли и подкинуть, случаи есть, а там либо вытащить успевают, либо…» Чуть позже другой собеседник поведал командиру: чье подразделение привело «правосека», причитается премия, и случаи, когда просто подозрительных личностей доставляют с подобным багажом в пакете, не так уж и мало. А под пытками все признаются.

Домой

Вечером 26 июля мой телефон зазвонил, голос в трубке сообщил мне, что коридор открылся и если я готов выезжать, то утром следующего дня мне нужно быть у «Макдональдса» в районе рынка. Туда я и направился. Там уже было более ста человек беженцев. В основной массе это были женщины и дети — семьи ополченцев. Бегущих мужчин, как это было, когда мы ехали в Донецк, я не заметил. Возможно, из-за того, что главнокомандующий издал указ о запрете на выезд мужчинам призывного возраста. Вывозили и несколько парней из ополчения, один из которых, судя по гипсу, был ранен, а остальные три человека, как оказалось позже, были гражданами России. Через полтора часа к условленному месту прибыли четыре микроавтобуса, был среди них и тот самый, на котором вместе с «Шухером» и казаками я отправлялся из России.

Погрузив вещи, коляски и усадив всех по местам, в сопровождении трех автомобилей ополченцев мы двинулись, в обратный путь. На первой же остановке я познакомился с ребятами из ополчения. Договорившись держаться вместе, всю долгую дорогу мы беседовали о проведенном на юго-востоке времени. Один из моих спутников, Иван, поинтересовался, как я добрался до Донецка. Услышав имя «Шухер», удивился.

– Шухер? Он же крыса!

– Да ладно, он единственный нормальный человек из всех, кто были в Шахтах. Разместил, накормил, доставил. Чего ты так на него?

– Он на две стороны работал1. А тебе просто повезло. Он ополченцев сдавал, две группы проводил нормально, одну группу отдавал укропам. А впрочем, нет его больше. За такие дела сразу расстрел, он знал, на что идет и под что подписывается…

Я, вероятно, никогда не узнаю, так это было или нет.

Наш разговор прервал гул реактивного самолета. Кто-то сказал, что это был Су-25. Нас попросили отойти от автобусов. Самолет ушел в сторону Луганска, спустя несколько мгновений где-то вдали прозвучали два приглушенных хлопка. Звук двигателей ненадолго стал слышим и снова исчез.

Мы опять сели в автобус и, петляя, пошли в сторону КПП Изварино. Всю дорогу нас сопровождали следы танковых траков, шедшие по второй полосе. Следы вели со стороны России.

Мы доехали до КПП, который неделей ранее был отбит у украинцев. Все было испещрено следами недавнего боя. Первое, что бросилось в глаза, — это большой советский флаг, установленный ополченцами на месте украинского. Он, развеваясь вместе со знаменем ДНР, ЛНР и Новороссии, на мой взгляд, был совершенно неуместным. Хоть и олицетворяя надежды и чаяния людей, этот флаг не имел ничего общего с оставленной за нашими спинами территорией. И понимание всей недолговечности нахождения этого флага в этом месте лично у меня вызывало тяжелейшее чувство утраты некогда единой, великой страны, где никто не делил граждан на «укропов», «колорадов», «москалей» или «новоросцев». И как никогда прежде, с какой-то совершенно иной болью зазвучали в моей голове строки Анастасии Дмитрук: «Никогда мы не будем братьями». Ибо братства уже никогда не может быть там, где пролилась кровь братьев.

Автор заставочной иллюстрации: Petr Shelomovskiy